Поиск по творчеству и критике
Cлова начинающиеся на букву "Х"

1. Борис Пастернак и власть. 1956–1960 гг. Вступительная статья В. Ю. Афиани

Входимость: 1. Размер: 33кб.

Часть текста: 23 ноября 1957 г. в Милане в издательстве Дж. Фельтринелли был опубликован роман Бориса Леонидовича Пастернака «Доктор Живаго». Спустя год после публикации романа, 23 октября 1958 г., Пастернаку была присуждена Нобелевская премия по литературе «за значительные достижения в современной лирической поэзии, а также за продолжение традиций великого русского эпического романа». 1 Однако прошло много лет, прежде чем русский читатель познакомился с этой запрещенной в СССР книгой. Перипетии истории издания романа и кампания травли его автора, развернувшейся после решения членов Шведской академии, сами достойны пера романиста. Эти события освещалась в воспоминаниях, литературоведческих трудах, в публикациях документов из личных архивов. Многие годы под спудом лежали официальные документы «крестового похода» против поэта. Не зная содержания этих документов, о многом, что происходило за кулисами власти, можно было только догадываться. Решения о судьбе Пастернака принимались в ЦК КПСС, здесь против него разрабатывались политические и идеологические акции. Хрущев, Брежнев, Суслов, Фурцева и другие властители лично знакомились с прошлым поэта, его отношениями с людьми, по перехваченным обрывкам высказываний, выдержкам из писем и произведений принимали решения, выносили не подлежащие обжалованию приговоры. Активнейшую, а в определенном смысле и решающую роль во всей этой истории играли советские спецслужбы. Эпоха, с легкой руки Ильи Эренбурга получившая название «оттепели», обернулась «заморозками». Оказалось, что нужно не так много, чтобы в ее разгар на человека, опубликовавшего художественное произведение за границей и тем нарушившего неписаное «идеологическое табу», обрушилась вся мощь государства. Об этом свидетельствуют документы Президиума (Политбюро) и Секретариата ЦК КПСС, аппарата ЦК КПСС и документы, присланные на Старую площадь из КГБ, Генеральной...

2. Быков Дмитрий Львович: Борис Пастернак. ЖЗЛ. Глава XLI. Шестое рождение

Входимость: 1. Размер: 64кб.

Часть текста: меньше. Еще одна существенная параллель — Пастернак, как и Толстой, ушел непримиренным и к концу жизни все больше злился на власть, на равную глупость оппонентов и последователей, на жену — которая, надо сказать, в большинстве случаев вела себя умней и тактичней Софьи Андреевны, хотя крест ей выпал не менее тяжкий… Как поздний Толстой, Пастернак окружил себя немногими вернейшими, которых резко выделял из числа гостей и друзей дома: с ними он был мягок, ласков, откровенен — с остальными резок, почти груб. Как поздний Толстой мог любую тему свести на необходимость любить всех, так и Пастернак в последние годы сводил все разговоры на роман и неортодоксально-христианскую философию, выраженную в нем. О своих ранних опытах и Пастернак, и Толстой в старости говорили с раздражением. Совпадают и внешние реалии их жизни: за границей Пастернак и Толстой в старости становятся кумирами и воспринимаются как фигуры почти библейского масштаба — в Отечестве отношение к ним сложное, неоднозначное и порой издевательское. Толстому собираются присудить Нобелевскую премию — он заранее отказывается; Пастернаку присуждают, отказывается и он, хотя вынужденно. Переделкинская дача и Ясная Поляна становятся местом паломничества — среди паломников как ищущие Бога интеллигенты, так и «темные люди», стихийные искатели истины. При проповеди труда, сдержанности и аскезы —...

3. Блох А.: На пути. 1946-1957

Входимость: 1. Размер: 29кб.

Часть текста: в 1946 году, сразу после завершения Второй мировой войны. Его номинатором тогда стал профессор из Оксфорда Сесил Морис Баура — известный в мире английский славист и общепризнанный знаток русской поэзии Серебряного века, переводчик стихов не только Пастернака, но и Александра Блока, Осипа Мандельштама и ряда других отечественных лириков. В том году кандидатура Пастернака не привлекла внимания членов Комитета. В их архивах уже накопился контингент претендентов на нобелевскую награду, много лет представлявшихся авторитетными знатоками литературы первой половины нового столетия. Лауреатом Нобелевской премии 1946 года стал тогда выдающийся немецкий романист Герман Гессе, проживавший в Швейцарии и особо прославившийся в годы Второй мировой войны романом-утопией «Игра в бисер» — итогом многолетних нравственных исканий, который появился на книжных полках в 1943 году. Осталось нереализованным и повторное представление Бауры в следующем, 1947 году. И тогда награду присудили более чем достойному претенденту — французскому писателю и эссеисту Андре Жиду, который также номинировался в предыдущие годы не единожды. В следующем, 1948 году очередного предложения от оксфордского поклонника творчества Пастернака в Нобелевском комитете так и не дождались. Третье предложение Бауры было зафиксировано в номинационном списке лишь год спустя — в 1949-м. О причинах пропуска 1948 года остается только гадать. Напрашивается и вполне банальное...

4. Борис Пастернак в воспоминаниях современников. Елена Берковская

Входимость: 1. Размер: 78кб.

Часть текста: у нас в доме произносилось часто. Я знала, что это современный русский писатель, поэт, вернее. Имя у него было Борис, но фамилия как-то двоилась: Борис Пастернак — Борис Пильняк... Да, фамилия двоилась, зато имя было бесспор­но Борис. Впрочем, все это было «взрослое» и неинтересно. Тем мои детские познания о Пастернаке и ограничились. Ну Пастер­нак и Пастернак. Но когда летом 1940 года я вернулась в Москву, вернее в Пуш­кино, поступать в университет — Пастернака обрушили на мою голову лавиной. Моя старшая сестра Оля и ее подруга Катя1, увлеченные и страстные последовательницы учения Н. Ф. Федорова2, всю жизнь свою положившие на пропаганду и посильное осуществле­ние его идей, считали, что среди современников, в частности сре­ди писателей, ближе всего к пониманию идей бессмертия и вос­крешения подошел в своем творчестве именно Пастернак. Но для того, чтобы можно было обратиться к Пастернаку и доходчиво объяснить ему его роль и место в общем деле, следовало лучше познакомиться с его творчеством. Вот они и знакомились. Академический процесс познания быстро перешел в увлече­ние, в восхищение, в экстаз; стихи читались друг другу вслух, учи­лись наизусть. Серый том «Избранного» 1937 года3 был истерт, растрепан и не выпускался из рук. Вот в эту атмосферу, насыщен­ную, скорее перенасыщенную Пастернаком, попала я. От меня требовалось восхищение, трепет и запоминание наизусть. С моей точки зрения, это было возмутительным насилием над личнос­тью. Стихи я любила с детства, знала наизусть... Но то ведь стихи! Пушкин, Некрасов, Фет, Алексей Толстой. Ну Ахматова, ну Гуми­лев, Блок. А это? Мне в мои провинциальные 17 лет стихи Пас­тернака казались бессмысленным набором слов. Ну что это, правда? «И чекан сука, и щека его, и паркет, и тень кочерги...

5. Быков Дмитрий Львович: Борис Пастернак. ЖЗЛ. Эпилог. Жизнь после смерти

Входимость: 1. Размер: 33кб.

Часть текста: была вся его жизнь». Гроб поставили в столовой. На крыльцо с трудом ввели под руки огромную, располневшую Юдину. Играла она, играл Стасик Нейгауз, играл Рихтер. Со скрипачом и виолончелистом Юдина сыграла любимое трио Пастернака — «Памяти великого артиста» Чайковского. Потом, одна, много играла Шуберта. Скульптор Виленский снял с Пастернака посмертную маску. Гроб был весь в цветах, мимо него беспрерывной вереницей проходили, прощаясь, люди. На закате прощаться с Пастернаком пришли Ирина Емельянова и Жорж Нива. Ирину, всегда боявшуюся смерти и мертвых, поразил его отчужденный вид: она никогда не видела его причесанным на пробор — всегда со спадающей на лоб челкой. «Лежал какой-то совсем другой человек — с благородными чертами лица, пожилой, спокойный, осуждающий (нет, скорее строгий), похудевший. Такой человек вполне мог бы жить на свете, но не Б. Л., а кем-то другим. Смерть, сколько он ни размышлял о ней, сколько ни писал и ни готовился к ней, не стала ему сродни. Она не была из его обихода. У них не оказалось общего языка. Она не сумела к нему примениться — она его просто подменила. Я была так поражена этой переменой, что даже не могла плакать. Наоборот, пришло облегчение. Я подумала, помню: «Какое все это имеет к нему отношение? Это не он, не он!» Мы с Жоржем посмотрели друг на друга. Да, Б. Л. не было в этой комнате. Но где же он? Мне трудно писать о том своем чувстве. Пожалуй, это было единственное в моей жизни религиозное переживание....